Моего сына семья, в которой мне нет места.
Меня зовут Иван. Мне 72 года. Я живу один в старом доме на краю маленькой деревни, где когда-то кипела жизнь. Здесь, во дворе, мой сын бегал босиком по траве, звал меня строить шалаши из старых покрывал, вместе мы жарили картошку в углях и мечтали о будущем. Тогда я верил, что это счастье будет длиться вечно. Что я нужен, что я важен. Но жизнь идет своим чередом, и теперь дом погружен в тишину. Пыль на чайнике, шорох в углу, да редкий лай соседской собаки за окном.
Моего сына зовут Антон. Его мать, моя покойная жена Мария, ушла от нас почти десять лет назад. После этого он остался единственным близким мне человеком. Последней ниточкой, связывающей с прошлым, где еще были тепло и смысл.
Мы растили его с любовью и заботой, но и со строгостью. Я много работал, мои руки не знали покоя. Мария была сердцем нашего дома, а я его руками. Я не всегда был рядом, но когда нужно приходил. Подчиненный работе, но отец в семье. Я учил его кататься на велосипеде, чинил его первую «Ладу», на которой он уехал учиться в Санкт-Петербург. Я гордился им. Всегда.
Когда Антон женился, я был счастлив. Его невеста, Ольга, показалась мне скромной, немного замкнутой. Они переехали на другой конец города. Я подумал: пусть живут своей жизнью, строят что-то свое. А я буду рядом, помогу, поддержу. Я верил, что они будут приезжать, что я смогу нянчить внуков, читать им сказки на ночь. Но всё вышло иначе.
Сначала звонки стали короче. Потом остались только поздравления по праздникам. Я приезжал сам с пирогом, конфетами. Однажды мне открыли, но сказали, что у Ольги болит голова. В другой раз ребенок спал. А в третий просто не открыли. После этого я перестал приезжать.
Я не устраивал сцен. Не жаловался. Сидел и ждал. Говорил себе: у них свои заботы, работа, дети всё наладится. Но время шло, и я понял: в их жизни для меня нет места. Даже в день памяти Марии они не приехали. Только позвонили и всё.
Недавно я случайно встретил Антона на улице. Он держал сына за руку, нес пакеты. Я окликнул его сердце сжалось от надежды. Он обернулся, посмотрел на меня, как на чужого. «Пап, ты как?» спросил он. Я кивнул. Он тоже. Сказал, что спешит. И ушел. Вот и вся встреча.
Долго шел домой. По дороге думал: где я ошибся? Почему мой собственный сын стал мне чужим? Может, я был слишком строг? Или, наоборот, слишком мягок? А может, я просто стал обузой со своими воспоминаниями, старостью, молчанием
Теперь я сам себе семья, сам себе опора. Завариваю чай, перечитываю письма Марии, иногда сижу на лавочке и смотрю, как играют чужие дети. Соседка, Лида, иногда машет мне рукой. Я киваю в ответ. Так и живу.
Я всё еще люблю своего сына. Больше всего на свете. Но больше ничего не жду. Наверное, такова судьба родителей отпускать. Только никто не готовит нас к тому дню, когда мы становимся лишними в жизни тех, ради кого жили.
И, может быть, это и есть настоящая зрелость. Только не детская. А родительская.
